По пути к башне в яме, заваленном снегом, она увидела ручки перевернутой тачки; с обрубленных труб водоподачи на стенах зданий свисали огромные, крючковатые, как сосновые сучья, сосульки. Ноги чувствовали стоптанную тропу по пути к башне, кто-то время от времени бывал здесь.
Вдруг Софию охватил страх, а что если вместо Абры она наткнется в башне на сбежавших зеков? — она помнила, что они приложили руку к возведению водонапорной башни после войны, — что если они сделают ей что-нибудь ужасное? Осознав страх, она заулыбалась, и ей тут же стало стыдно за редкость и нелепость своих чувств, которые в отличие от мыслей появлялись в ней всегда некстати и невпопад. Она собиралась умереть через полчаса, и все равно боялась тех, кто может причинить ей смерть.
К кирпичной стене башни был прислонен ржавый электросетевой шкаф, до дугового замка занесенный снегом, он будто бы вмерз в стену, а снежная шапка на нем никак не могла соединиться с сугробом.
София добралась до двери, толкнула ее изо всех сил, но дверь не подавалась. Как же так? Неужели кто-то запер ее? Опустив рукава до самых пальцев, она толкала и толкала стальную дверь, но она отзывалась лишь гулким, гхекающим звуком, как будто там — внутри башни, упав с лестницы, лежал старик-подранок, кряхтел и мешал зайти ей вовнутрь.
София снова испугалась — на этот раз того, что Абра, завидев ее издали у входа, не станет приближаться к ней. Проваливаясь в сугроб, София обошла вокруг башни, но нигде второй двери в нее не было, только высоко над ней — в два ее роста — вделанный в кирпич серел круглый блин нивелировки. Надпись из-за налипшего снега была недоступна глазу, лишь буквенное сочетание: «иверка», — и число семнадцать. Вновь оказавшись перед дверью, София выдохнула, с досады прислонилась к металлу, взялась за ручку, потрясла ее — и в отчаянии рванула на себя. Дверь легко подалась.
В башне было темно, приямок, где прежде стояли насосы, был завален мусором: опустошенные пачки сигарет, бутылки из-под пива, скомканная фольга из-под шоколада, разодранные надвое упаковки кондомов с зубчатыми краями. Глаза Софии скоро привыкли к полумраку, на противоположной от входа стене виднелись тумблеры без рычагов, под ними начиналась лестница, ведущая наверх.
— Есть кто-нибудь здесь?
Голос ее метнулся вверх и где-то в середине башни остановился.
Лестница была с бетонными ступенями, края их не скрошились, перила чугунные и ржавые — без сохранившихся деревянных поручней, хотя, может быть, здесь их никогда и не было. Софии было приятно замечать, что она способна задумываться над устройством лестницы, как будто ее впечатлительность могла жить вне нее.
Миновав пролет, София вчиталась в надписи на стенах — на частью обвалившейся кирпичной кладке: «И для твоего блага боги пошли и разрушили Смерть, и убили Тьму. И я пришел, чтобы избавить тебя от зла, и потому я открою врата в каждое небо и представлю тебя Отцу твоему — и станешь ты перед ним в чистых одеждах». Шрифт убористый, готический: пахнуло близостью Абры. И задумавшись над этими словами, София вдруг почувствовала, что ее руки в митенках наконец-то отошли от холода: внутри башни, несмотря на то, что окна в ней были без стекол, — обыкновенные провалы в крошащихся, армированных прутьями, красных кирпичах, — было теплее, чем на улице. Снег залетал в окно, но не задерживался на ступенях, а устремлялся вниз — в приямок, от которого пахло сыростью и теми семьюдесятью годами, которые прошли со строительства башни и основания города.
Чем выше София поднималась, тем дольше она задерживалась у окон. Свистела метель, надрывалось небо, где-то за предместьем зажигали свои глаза жилые дома, а над ними красной вспышкой, делавшей буран празднично-рождественским, вспыхивал огонь с нефтехимического комбината. Школы отсюда не было видно, как и дома умершей бабушки.
Вниз, с помещения под баком, к приямку спускалась необрезанная запорная арматура. На ней кто-то сделал блестящие засечки.
Дыхание участилось, когда она вдруг приметила рисунок синего кита, а над ним — плыл белый лебедь — и тень его сливалась с китом. София поспешно отвернулась от них.
Мелькнула надпись: «Башня эта — чудо, ты явился в мир. Что ж, беги отсюда, пока полон сил».
А вот знак Абры — обнаженный мужчина с головой петуха и змеями вместо ног, вместо Горгоны на нарисованный углем щит прикреплен осколок зеркала. София посмотрелась в него и невольно убрала волосы со лба, прижатые вязанкой.
Покореженные счетчики, ставшие расходомеры. Шаги громом отдавались в ее ушах, как будто она шла по утробе животного, которого боялась разбудить.
Наконец, она оказалась в галерее под баком. Он был напрочь проржавевший, бурый, как усы Гильзы. С правой стороны показалась маленькая винтовая лестница, на баке выскоблено: «Дальше Смерть».
София не могла ни о чем думать, она обратилась в сплошное любопытство — и вся ее жизнь, такая бедная на чувства, вдруг заиграла полнотой, воспоминания стали необыкновенно выпуклы, казалось, что в таком состоянии можно пребывать вечно. Она стала непосредственно собой, как будто предыдущие шестнадцать лет были лишь приготовлением ко мгновению чистого созерцания, приятия себя такой, какой она была, и ей на пять-десять секунд показалось, что ей необязательно сейчас даже быть, чтобы быть собой. Как будто она была вне себя. Как будто она скорее была этим ржавым баком, чем Софией Рубиной или Леной Волобуевой. И это чувство собственной полноты и одновременно собственной неважности подкосило ей ноги, она оперлась на перила. Лестница, отлетая ветхой краской, заскрежетала и сдвинулась с места.
«Неужели сейчас?», — мелькнуло в голове, и от третьего за десять минут страха — она, преодолевая в прыжке четверть лестницы, быстро выскочила на крышу над баком. Небо опрокинулось на землю, поручней, отделяющих ее от падения, здесь не сохранилось, София отшатнулась к краю бака, внутри — ничего, только огромные скобы по его краям, на дне из снега выглядывают осколки кирпичей и щебень. Город отсюда казался поверженным метелью. Чтобы удостовериться в своем бытии, София выдохнула парок изо рта. Он был чахлым.
«Что же дальше?», — подумалось ей, и губы вопреки тихой мысли высказались вслух:
— Есть здесь кто-нибудь еще?
Хруст шагов за спиной. Нет-нет, никого здесь не может быть. Откуда? На баке — уютные заклепки — что узор на шоколадном торте.
— Есть здесь кто-нибудь? — повторился вопрос, и София, оборачиваясь, с ужасом поняла, что это не она задала его во второй раз.
Кутаясь в охровое утепленное пальто, перед ней стоял Сергей, он переминался с ноги на ногу, а на голове его была ушанка, не подходящая к образу, нос покраснел, глаза порхали белым, он явно дожидался ее здесь.
София вскрикнула, оправившись:
— Что ты здесь делаешь?
— Послушай меня… — стал умолять Сергей.
— Почему ты здесь?
— Ты ждала кого-то другого?
— Не твое дело. Просто нет слов, — София всплеснула
